Немой сапожник из Дусти: забытый ветеран ВОВ

43

Это были времена, когда среднее и старшее поколение хранило в памяти тяжёлые годы войны…

Приближается 9 мая — День Победы. Медиа-пространство наполняется статьями, репортажами и фильмами о военных подвигах, о судьбах обычных людей, о народах, сплотившихся ради победы. В таджикских новостях недавно прозвучала тревожная цифра: в стране осталось всего 17 живых ветеранов ВОВ. Думая об этом, я вдруг вспомнил своё далёкое детство… Пишет таджикское информационное агентство Asia-Plus.

Это было в конце 70-х. Мы жили в небольшом рабочем посёлке Дусти, на севере Таджикистана, у самой границы с Узбекистаном. Здесь соседствовали не только таджики и узбеки, как обычно в сельской местности, но и семьи рабочих, приехавшие со всех уголков Советского Союза.

Посёлок был при маслоэкстракционном заводе, куда свезли специалистов из различных уголков тогда ещё нашей необъятной страны. 

Это были времена, когда люди среднего и пожилого возраста представляли поколения, переживших войну с фашистами. Это не только ветераны ВОВ, которых тогда, как и везде, было достаточно много, но и простые люди.

Тех и других очень точно в своих стихах охарактеризовал поэт и бард Булат Окуджава: «Мы все войны шальные дети…». 

Зловещее дыхание войны коснулось всех. Среди поселковых были те, кто пережил немецкую оккупацию в городах и селениях, откуда они потом переехали к нам в Среднюю Азию. Кто-то приехал в Таджикистан как беженец и потом остался здесь до конца своих дней. 

Были среди них медики, учителя, воспитатели детских садов, музыканты, работники производственных предприятий. 

Посёлок, состоящий примерно из 70-80 домов, был очень многонациональным — русские, украинцы, белорусы, татары, евреи, башкиры, таджики, узбеки, казахи… Даже немцы были. Откуда они взялись в нашем посёлке, я не знаю. Одни говорили, что это бывшие пленные, которые были привлечены к восстановительным работам, другие, что это обычные эвакуированные граждане, оставшиеся здесь жить навсегда. 

Однако, кто бы откуда ни был, жили все, в общем, очень дружно. На виду у всех работали, учились, ходили на праздники, гуляли свадьбы… 

Был в посёлке и своего рода нелюдимый отшельник — глухонемой сапожник. Жил он недалеко от нашего дома, рядом с поселковым магазином в комнатке, похожей на кладовку. В ней же он тихо работал. Откроет с утра дверь, сядет на пороге, да так весь день и проводит за работой. Дальше его комнатки-мастерской я его никогда и не видел. 

Имени его никто не знал. По крайней мере, я не слышал, чтобы кто-то обращался к нему по имени. Да и сам он ведь не говорил, а только произносил что-то нечленораздельное. Мы просто приносили ему обувь, он разглядывал и чинил её. 

Рассмотреть его комнату было трудно. Внутри темно, единственное окно было наглухо чем-то завешано, полы не мыты, не крашены, не прибрано, за порогом валялось всегда десяток пар обуви.

Да и сам сапожник выглядел как-то не очень — потускневшие глаза, неопрятный, с лохмами волос, торчащими из-под потёртой кепки.  

Иногда я становился свидетелем того, как над ним издевались дети. Они обзывали его по-всякому, а он в ответ выкрикивал что-то гортанное и непонятное, что еще больше раззадоривало хулиганистых мальчишек. Длилось обычно это недолго, пока из магазина не выглянет продавец или кто-то из взрослых и не разгонит всех. 

Сам я тогда ещё был ребёнком, лет 7-8, помочь глухонемому сапожнику никак не мог, хотя мне было его ужасно жалко. Он не был еще старым и при желании мог нагнать и наказать любого из дразнивших его мальчишек. Но он только с каким-то отчаянием в голосе что-то пытался произнести, вертел глазами и беспомощно размахивал руками с порога своей мастерской.

Однажды мой отец решил взять меня с собой в наш местный клуб, который был и актовым залом для торжественных мероприятий, и кинотеатром, и танцплощадкой. Было это на 9 мая, когда в клубе намечались праздничные мероприятия, посвященные Дню Победы. Отец мой также был ветераном Великой Отечественной войны. 

В такие дни он надевал свой солидный черный костюм с орденами и медалями. Мы с ним гордо шли по улице, хотя я не совсем понимал важность этого праздника. Просто радовался, что меня взяли на мероприятие для взрослых.   

Возле клуба уже стояло много людей, среди которых выделялись такие же, как мой отец седоволосые дяденьки и тётеньки с наградами на пиджаках. Атмосфера казалась какой-то особенно торжественной. Воздух будто наполнялся непонятной, но очень приятной энергией большого и значимого для всех праздника. 

Отец направился к группе ветеранов, и все сразу восторженно и тепло стали приветствовать друг друга. Несмотря на то, что все жили в одном селе и виделись каждый день на работе, сегодня они горячо обнимались, подолгу и крепко жали друг другу руки, говорили так восхищённо, как в обычные дни не разговаривали. Их глаза просто искрились какой-то звенящей радостью.

Я смотрел на них с удивлением. Ведь стояли наши же односельчане. Вот дядя Юра, вот дядя Вася, вот наш сосед Ибрагимджон-таго, вон дедушка Алика Маназарова…

Их мы видели и вчера, и позавчера и вообще каждый день. С чего вдруг такие нежности? И все нарядные, счастливые, поздравляют и принимают поздравления. А на меня, маленького, практически не обращают внимания.  

Поэтому я начал высматривать среди окружающих своих друзей, чтобы поделиться ощущениями.

Но взгляд мой сразу же остановился на знакомой фигуре в потертой кепке. Это был глухонемой сапожник. Я впервые видел его бритым, подстриженным и в парадном костюме. Не новом, но с такими же наградами, как и у других. Он подходил к ветеранам и молча, но очень уважительно пожимал им руки. Те в ответ также очень тепло и с уважением пожимали его руку, поздравляли с праздником, хлопали по плечу. 

В отличие от других пожилых воинов он почти не задерживался у одной группы ветеранов, а шел дальше жать руки и обниматься к другим седым орденоносцам. Говорить он не мог, а слышит или нет, я не знал. Но теперь мне стало понятно, что он немой не от рождения.   

И вообще сегодня сапожник и внешне выглядел по-другому, и держался с непривычным для меня достоинством. Чувствовалось, что здесь он был среди своих. Он был таким же защитником Родины, как и другие. Это и его праздник тоже! 

Ох, как бы сейчас ни поздоровилось дразнившим мальчишкам, если бы они попробовали оскорбить его здесь. Я уверен, что все – и ветераны, и простые люди не дали бы его в обиду. Да и дома бы им не слабо влетело от родителей.

Немой сапожник не мог так же, как и другие ветераны, горячо и восторженно поздравлять и делиться своим боевым прошлым. Но он, казалось, просто наслаждался этой дружеской атмосферой, большим уважением и человеческим отношением к нему. И для этого ему даже говорить ничего не надо было. Здесь у него не было тусклого взгляда, наоборот — глаза горели так же, как и у других ветеранов.  

Ему уступали дорогу в зал, а кто-то подарил цветы. На торжественном собрании он так же, как все неотрывно смотрел в сторону трибуны, слушал, кивал и громко аплодировал выступавшим.

Кем он был на войне, за что получил награды и насколько они были весомы, я не знал. Но где-то в своём детском подсознании я понимал, что назавтра и все последующие дни в любую погоду он опять будет сидеть на пороге своей комнатки и чинить обувь. 

Периодически будут появляться дети, которые опять начнут его дразнить, и их в очередной раз прогонят взрослые. Он будет так же беспомощно махать руками и вертеть глазами, понимая, что ничего не может с этим поделать, хотя и воевал за то, чтобы эти и другие мальчики и девочки жили хорошо. 

Оставалось только одно — ждать 9 мая, когда он снова будет в костюме с наградами среди СВОИХ, которые, как и в войну, готовы будут встать за него грудью и никому не дадут в обиду…